Город Бологое
Тверская область
Тверская область
№50 от 14 декабря 2022 года
«Как хорошо на свете, если хорошо сейчас тебе»
Я берусь как будто не за свое дело: написать о человеке, который это сделал сам - в стихах, картинах, публицистике. Я даже не знаю точно, как мне его называть в этом очерке: Виктор Сычёв, как принято в официальных обращениях, или Виктор Васильевич, как требует возраст человека, успевшего много повидать и переделать на своем веку. Или просто Витя, как называю его, когда мы сидим в его маленькой комнатке такой же маленькой квартиры в бологовском Заводском микрорайоне.
На дворе начало 1990-х годов. Дымится кофе - это для меня, для него этот напиток теперь недосягаем: он весь в бинтах и трубочках. Стучит клавишами машинка - это он печатает ответы на мои вопросы. Говорить для него после онкооперации такая же недосягаемая роскошь, как пить кофе. А для меня роскошь наслаждаться картинками, которые он закончил буквально день-два назад, оглядывать завалы рукописей и набросков, рыться в его папках, где собрана испокон веков история его родного Бологое.
Собственно, я не припомню, когда точно и по какому случаю мы познакомились. Просто считается, раз росли в одном городке, то были обязаны знать друг друга. И все-таки первое, что вырывает память - это литературная гостиная при Бологовском клубе железнодорожников. Витя уговорил меня прийти посмотреть на работы юного Андрея Пожарского («Ты можешь себе представить иллюстрации к «Ста годам одиночества» Маркеса»?) и послушать их совместные музыкальные упражнения с Валерой Кулешовым (тогда еще не вкусившим блистательной победы на знаменитом Международном конкурсе пианистов имени Ферручо Бузони и гонимым, запрещаемым в Бологое отделом культуры горкома партии).
И вот перед глазами графические листы Андрея Пожарского, за пианино сидит Валера Кулешов и тихонько напевает свои песни на Витины стихи. Не надо никаких рекомендательных писем, никаких представлений - мы сами идем навстречу друг другу, не догадываясь, кого и как будут потом узнавать в толпе или не узнают вовсе.
И все-таки я возвращаюсь к тому, что должна составить рекомендательное письмо читателям о Викторе Сычёве. Пробелы в знании его биографии заполню вопросами к нему, благо для облегчения моего журналистского труда он сразу печатает ответы на машинке.
Итак, родился и вырос в Бологое. Со школой пришлось расстаться в 15 лет по традиционным причинам: слишком много знал и вылезал где не надо. К тому же больше времени проводил в редакции газеты, чем на уроках. Вот и надоел своим вольнодумством.
- О чем же ты тогда, в 1962-м, вольно думал?
- О чем же мог думать мальчик, воспитавшийся под книжными полками в парткабинете на «белогвардейской» литературе? Парткабинет, где моя мама работала библиотекарем, был при политотделе Бологовского железнодорожного узла. «Нежелательную» литературу там не жгли, «изъятую» не уничтожали, прятали. Где-нибудь в уголке прятался и я. Все литературные открытия последних лет для меня давно прочитанное, известное и само собой разумеющееся.
Тогда же подвернулся случай: в открывшейся газете «Трудовой путь» было некому работать. Меня выдернули из школы, определили в вечернюю, и началась моя суматошная газетная жизнь. Через два года забрали в Вышний Волочек, в редакцию «Ленинца». Потом еще было много газет.
- С журналистикой понятно. А как начал рисовать?
- Дед был неплохой акварелист. Но главное - в школе. Лидия Павловна Лаврентьева, наша учительница рисования, занималась только с теми, у кого был толк. Остальные делали, что хотели, и получали четыре-пять. А я - тройки, но зато за ее уроки. Они и пошли мне впрок. Когда в 1964 -м поехал в Ленинград на экзамены в издательско-полиграфический техникум, то рисунок сдал на пять и еще трех девчонок вытащил: успел им нарисовать.
Но в техникуме долго не выдержал: и голодуха, и воли нет. Сбежал в Бологое, перейдя на заочный корректорский курс (отсюда мое занудство с русским языком). И больше не рисовал. Но скорее всего потому, что в середине 70-х меня в угол загнали. Со стихами - кризис. Начал метаться от одного к другому, стал подхалтуривать. Но как-то выливаться надо, и тогда вместо прозы опять на ИЗО потянуло. Ну, а когда Лёня (Брежнев имеется ввиду) помер, я последний стакан выпил и - серьезней пошло.
- Ты о каком кризисе толкуешь?
- В 1973-1974 годах за меня взялся вышневолоцкий КГБ, а я тогда руководил литобъединением. Начали гонять из редакции в редакцию по поводу пьянки, потом перестали совсем куда-либо брать. В общем, хорошо, что немножко характера было, а так бы сошел с круга вовсе. Да повезло. Олег Попцов и Борис Полевой буквально вытащили. Попцов куда-то (понятно, куда) звонил, Полевой велел Натану Злотникову (он заведовал отделом поэзии журнала «Юность») выдать бумагу, что мои стихи не только не антисоветские, а вообще ничего из себя не представляют. Бумага спасла. А через месяц дали по подборке моих стихов в своих журналах. В «Сельской молодежи» еще и премию года получил.
- Еще ты стал лауреатом премии Калининского комсомола имени Лизы Чайкиной.
- Это за армейские стихи. Еще у меня тогда вышел тоненький сборничек. В основном же я печатался в журналах - хоть по разу, но практически во всех толстых. Дружил с «Нашим современником», пока он не свихнулся, и «Сельской молодежью», пока не ушел Попцов, за ним Вучетич и Женя Лучковский.
- Слушай, а не ты ли сам загонял себя в угол? Это один вопрос. Другой посложнее: как выходил из загона, как восстанавливал себя?
- Внешне, конечно, выглядело именно так: сам. Но глухие стенки, углы - они были. С другой стороны, может - это самоуверенно, но мне кажется, что я всегда знал и видел цель. Бесплодности кружения, пожалуй, не было. Потом, видимо, помогала способность легко падать и… вставать. Что-то вроде у Теркина: «Хорошо, что весьма легок, - отлетел. А то б - беда!»
В нынешней авиации движок мотора служит сто часов. Потом его ремонтируют - ресурс еще на пятьдесят часов. Потом меняют совсем. Мне кажется, первые сто часов я еще не выработал, хотя, возможно, не успею налетать их полностью. Потому и тороплюсь. И стараюсь не падать. По-настоящему я начал работать только после того, как узнал, что у меня рак. И еще больше, но уже не суетясь, когда меня в Московском онкоцентре вытащили.
- Как сейчас?
- Физически хреново. Психологически - тоже. Я же болтун, а здесь язык прикусили. Но не все так трагично. Мог спиться, мог не выскочить из-под первой жены, мог помереть до операции и после. А я живу - и лучше многих. Можно работать. Но сосет внутри. Я перед тем, как столкнулся с болезнью, все время думал: что-то должно случиться, не может так долго быть все хорошо - и дома, и на работе, и «ваще». Сейчас думаю то же самое. Боюсь.
Его последняя работа стала по-настоящему делом его жизни. Он взял под свое покровительство бологовский городской музей. И когда с новым режимом финансирования большинство музеев полетело в тартарары, в бологовский, наоборот, зачастили экскурсии, стали сменять друг друга выставки, и одна интереснее другой.
Новый директор на местном материале такие перлы выискивал, что ехали на них посмотреть специалисты из Москвы и Питера.
Пока было возможно печатать без лицензий и помогала бологовская типография, Виктор издал множество различных буклетов, проспектов, каталогов. И много писал. Полистайте хотя бы газету «Тверская жизнь» за те годы - заметки и исследования краеведа Виктора Сычёва встретятся не раз.
Готовил брошюру о пожаре в первом бологовском кинематографе и хотел, чтобы из типографии, как задумано, книжица поступила прямо в часовенку, построенную на месте сгоревшего кинематографа на средства бологовских предприятий и жителей города в память о тех трагических событиях.
На столе у Виктора лежали уже новые работы. Закончил эскиз герба Бологое и составил его строго историческую легенду, успев основательно перетрясти эпохи и события, к которым хоть в какой-то степени был причастен родной город. В итоге готова рукопись «Маленькая станция на поворотах большой истории. Февраль-октябрь 1917 - январь 1918». Здесь хроники, Витина повесть, воспоминания Керенского о его бологовском подполье.
- Витя, откуда у тебя тяга к краеведению? Еще на заре туманной юности ты писал: «Земля богата стариной, и от нее нельзя отречься».
- Началось все с противодейства. Вернее, с возможности противодействовать. Если нельзя сказать сейчас все как есть, можно отыскать что-то созвучное в давнем событии или судьбе. Ну и экскурсоводство подталкивало - я же долго работал в бюро путешествий. Если раньше, благодаря литературе, подозревал, что была иная жизнь, то, благодаря поездкам, получил возможность покопаться в архивах и больших библиотеках. Это открыло глаза.
Сейчас краеведение - это всерьез. Я тут доктору своему сказал: вы живых вытаскиваете, а я - мертвых. Вытащить в людском сознании на уровень порядочных людей тех, о ком и вздохнуть нельзя было, - знаешь, как это хорошо на душе!
С этой чертой Витиного характера - всегда что-нибудь выискивать и бессребреником отдавать свои открытия - я давно свыклась. Разве что тщательно замешанная в нем занудливость мешала мне падать ниц от неожиданно приходящих ему в голову идей, которые он не только бестолково разбрасывал, но и оставлял беспризорными.
Да разве только он в этом виноват?! Вот на днях звонит его мама Антонина Викторовна, зачитывает его записку: «Раз вы в Твери готовитесь к выставке подлинников работ Рериха, то надо бы срочно издать подлинники фотографий 1900-1910 годов. Причем, фотографии Тимофеевские, а это особая страница бологовской истории. Эти снимки сделаны в имении князя Путятина, когда Рерихи приезжали погостить. Тут и Елена Ивановна, и Николай Константинович, и дети. В общем, совершенно уникальный рериховский семейный альбом. И текст я подготовил. Приезжай и забирай».
Вот так категорично. Бросилась я туда-сюда, а издавать никто не торопится. Кому в жизнь не найти полутора-двух миллионов, кому жалко с ними расставаться, тем более сомневаясь: вдруг «сбыту» потом не будет?
В общем, что и говорить: мой старый друг страшно обожает проводить семинары нерешенных проблем. Вытаскиваю его письма. Вот он пишет: «Что очень хорошо получается - это сидеть в кресле и думать. Сижу и накручиваю. Но, в общем-то, стараюсь держаться в уздечке». А вот рассказывает, как ходил «в концерт»: «Папу Ойстраха я слышал трижды, а тут в Бологое, живьем - восприятие совсем другое. В зальчик (это в Детской школе искусств было) набилось человек 80 (большинство - взрослые). Но что удивило: ни одной рожи (простите!) из лапинской когорты (я имею ввиду отдел пропаганды и агитации горкома партии) и столько же из отдела культуры».
- А может, жить надо проще? - спрашивает он далее. - Жить проще не только проще, но и лучше? Но это один из немногих случаев, когда я, может быть, не прав.
Виктор рассказывал, как был подвергнут Андреем Пожарским тесту по психологии творчества: «Был положен вдали от меня (не дотянуться!) карандаш и предложено взять его, но с условием, что нельзя переступать через проведенную между мной и карандашом черту. Я испробовал несколько вариантов и спросил: очень ли мне нужен карандаш? Получив ответ, что нужен обязательно, сказал себе: какого же черта маюсь? Подошел и взял его».
Жизнь преподносит тесты куда как посложней. Есть другая черта, которой не скажешь: «Какого черта!» Она сама, как пружина, отбросит тебя за ту черту, где приходится выкарабкиваться на 21 тысячу пенсионных по инвалидности. А надо еще ехать в Москву, и лежать подолгу в клинике, и чтобы обязательно кто-то был рядом - мама, или Наташа, или Ольга. И где взять денег? Нет, это он не спрашивает. Знаю больше: никогда не спросит. Только вот по этой осени столица проехала мимо. Последствия…
На прощание Витя выстукивает мне на машинке последнюю строчку: «Не расцени, как давление на средства массовой информации, но если будешь писать, напиши просто, что жить по-человечески можно всегда».
Не для себя ли он сочинил больше двадцати лет назад: «Весь свечусь от сквозных пробоин, зубы стиснул - и ни шагу вспять»? Но я говорю ему о другом - прошу подарить, когда закончит, чудо, исполненное всего лишь шариковой ручкой: Хотиловскую церковь и проносящуюся мимо кибитку. В ней едут в Бологое после венчания Иван Пущин и Наталья Фонвизина. Пройдя испытания сибирской каторги.
- Это мечутся души по ночи... - вспоминаю слова Витиного стихотворения.
Он кивает и дописывает: ...задевая друг друга крылом…
Маргарита Сивакова
P.S. Этот рисунок с Хотиловским храмом висит у меня дома. Витя успел его закончить. Но не успел дожить - 9 декабря 1994 года закрыл глаза навечно. В 1947 году родился, в 47 лет его не стало. Когда-то он мне написал: «Господи, как хорошо на свете, если хорошо сейчас тебе». Сейчас я хочу сказать это ему.
Другие новости по теме:
- - Путешествие на лодке по жизни Алексея Петровича Хвата
- - От Сталинграда до Вены
- - Несостоявшееся рукопожатие
- - У чаши неотпитой
- - Императорская ставка в селе Хотилово
Количество просмотров: 440
|
Информационно-аналитический еженедельник
г. Бологое, ул. Гагарина, д. 4
телефон: : 8 (48238) 2-30-14
mail: pvdbologoe@mail.ru
© 2013—2024. Разработано в Студии Интернет-проектов Konceptum.pro | Администрирование и поддержка сайта: Авдеев М.А.